Это весёлая, смешная игра – одна из наших любимых, потому что в ней все сразу узнают себя и своих мам, при этом, немножко утрируя, рисуют на самих себя дружеский шарж.
Мама приходит с работы.
- Ты что, телевизор уже с самого утра смотришь?!
- Нет, мам, я только 10 минут смотрю!
- А посуду помыл? А уроки сделал? Вот так каждый день! Когда я прихожу с работы, ты смотришь телевизор. Вот вчера, когда я пришла домой…
Если роль мамы играет учитель, то он, как всегда, украшает свои реплики массой дополнительных интересных выражений, например,
What a disobedient child! You really deserve to be punished!
- вся дополнительная информация используется как фон, как связка, а потому произносится лёгкой скороговоркой.
При этом, каждый раз произнося глагол в определённом времени (их не так уж и много, они выписаны заранее: “to watch TV, to do a home work …”), мы перемещаемся по квадратикам в табличке. Сначала учитель, потом дети сами водя указкой по квадратикам, понимая, что даже такая банальная семейная сцена требует применения почти всей таблички времён.
- То есть все видовременные формы надо объяснять сразу? А не будет ли у детей каши в голове?
Да, именно сразу! И каши не будет именно в этом случае! Мы же не обрушиваем на них массу информации, которую нужно запомнить, мы просто объясняем механизм образования времён, обозначаем некий скелет, который будет потом обрастать плотью. Это объяснение должно быть между вторым и третьим этапом изучения времён перед тем, как мы начнём давать этим формам названия. То есть, сказав “А” нужно не только говорить “Б”, но и весь алфавит. В противном случае, если мы предъявим некое время (Present Continuous, например) и начнём его изучать, то оно просто отвалится, как крыло от самолёта, от единой целой структуры времён. Именно в этом случае и образуется каша в голове. И кстати о каше…
Один мой знакомый американец, изучающий русский язык, однажды с ужасом произнёс: “Английский – это кубики. Русский – это тесто!”. Да, этому бедолаге ещё долго придется страдать на пути освоения нашего языка, чтобы постичь его красоту. Мы же можем гордиться и радоваться тому, что этот наикрасивейший, наимудрейший, наисложнейший язык мы постигли как родной, иначе покорять эту вершину с её разнообразием и алогизмами было бы чрезвычайно трудно.
Пример из жизни (урок русского языка арабским студентам):
Учитель: “Читать: я читаю, он читает”.
- “Писать”
Студенты хором: “я писаю, он писает”.
Вам, наверное, смешно! А студентов не жалко? А преподавателя? Ну, как, скажите на милость, он должен объяснить эти чередования согласных? А как можно понять образование времён, если глаголы “куплю”, “варю” выглядят одинаково, а отражают разное время? А падежи с окончаниями существительных, а склонения, спряжения, суффиксы, приставки – ужас! Жизни, кажется, не хватит, чтобы всё это усвоить! А мы, русские, ориентируемся в родном языке очень даже неплохо! Так что нам после нашего “теста” их “кубики”?! Научиться ими манипулировать, строить, как из детского конструктора, домики – это элементарно! Все европейские языки – это очень похожие кубики с примерно одинаковыми принципами их построения. Поэтому русскому человеку, особенно с математическим складом ума и при наличии какого ни есть музыкального слуха стать полиглотом просто сам Бог велел! Нужно только, войдя в новый язык, сначала услышать “музыку речи”, а потом понять законы, по которым строится эта речь.
- Ну и дело за малым – лексика! В любом случае нужно запомнить хотя бы 2-3 тысячи слов, чтобы общаться на бытовом уровне.
Как говорят у нас в народе, “были бы кости, а мясо нарастёт”! Ну а лексика – дело наживное и, разумеется, нарастает она в процессе общения, чтения художественной литературы, ведь и в русском языке мы тоже отличаем речь Эллочки Людоедки, которая обходилась семнадцатью словами, от речи начитанного человека. В любом случае, понятие “учить новые слова” (об этом уже говорилось ранее), по 10 штук в день, например, - это просто самообман! Сейчас мы имеем в виду не умерщвление слова при его переводе. Пусть даже оно изучалось вживую, во всём многообразии значений, без перевода на русский, а путём объяснения по английскому толковому словарю, в разных контекстах! Но где гарантия, что первые 10 слов, “выученные” в первый день, не прокиснут и не растают в вашем мозгу через месяц после того, как вы выучили новых ещё 30 раз по 10?
Самым, наверное, точным было бы сравнение процесса наращивания лексики с лепкой снежного кома. Новые слова должны “прилипать” к старым посредством контекста, который сам по себе уже является толкованием его. На примере кома видно, что условием прилипания нового снега является вращение его, причём количество прилипшего снега зависит от скорости вращения этого кома и от его объёма.
- И от количества снега вокруг?
Да, конечно. Поэтому на начальном этапе новой лексики – поле бескрайнее (куда ни покати – кругом сугроб!), а потом, на более подвинутом этапе, этих снежных островков остаётся всё меньше. Мы вращаем этот ком, в некотором смысле, вхолостую (в смысле освоения новой лексики), зато ком становится твёрже (практикуем усвоенное ранее, ищем новые связи между словами, постигаем красоту идиом), слои внутри кома прилипают друг к дружке, и ком становится монолитом. А для прилипания нового снега наш ком нужно перекатить подальше на новый сугроб (то есть внедриться в новую для себя область). Аналогичных сугробов у нас и в русском языке предостаточно. Стоит углубиться в незнакомую для себя область (музыка, живопись, политика, медицина, психология и т.д.), как на нас обрушивается шквал незнакомой лексики.
- Мы отвлеклись в сторону лексики. Давайте всё же вернёмся к грамматике.
Мы обсудили, как объяснять образование времён глаголов, не переходя на русский язык. Теперь давайте рассмотрим структуру “There is, there are ”, не имеющую аналога в русском. Как здесь избежать перевода? Ещё проще! Как говорится, “на “нет” и суда нет”! Если в русском языке нет аналога, значит, тем более, нечего объяснять. Введём эту конструкцию через маленький фокус. Спрячем под ладонь, например, ластик и спросим у ребят:
- Is there a rubber on the table? (откроем ладонь)
- Yes, there is.
Затем, незаметно другой рукой вытащим ластик из-под ладони, повторим вопрос…
- No, there isn’t.
Потом перейдем на окружающие нас предметы, используя множественное число и т.д.
Пример (игра с яблонькой):
Перед детьми макет яблони с яблоками разных цветов. Спрашиваем:
- How many red apples are there on the tree?
- How many green apples are there on the tree?
И сами же считаем их: one, two,…
- There are five red apples on the tree.
- There is only one green apple.
Следующий раз дети отвечают сами. То есть они поняли, о чём вы их спрашиваете.
Эта игра, на самом деле, преследует цель освоения детьми темы “цвета” и “счёт”, а соответствующая грамматическая конструкция незаметно “подкладывается”, как некий довесочек, в подсознание. И скажите, пожалуйста, стоит ли эту игру останавливать для объяснения конструкции? Разве есть хоть какие-то другие варианты?
Ну, хорошо. Дети могли воспринять незнакомую конструкцию как слово “растёт” или “растут”. (Сколько красных яблок растёт на дереве). Да ну и пусть! Пусть внутри этой игры конструкция “there is\there are” будет восприниматься как “растёт/растут”, зато чуть позже, посчитав в группе мальчиков и девочек (или книги, тетрадки), будет понятно, что эти предметы счёта уже не растут. При переводе эти слова (there is) вообще исчезают (мы редко говорим “есть” в утвердительной форме) или подменяются всеми другими. Например, мы можем сказать, что картины висят на стене, чашки стоят на столе, а книга лежит, в то время как англичане во всех этих случаях ограничатся своим лаконичным “there is\there are”, а поэтому тем более неразумно объяснять детям на русском языке то, чего в нём нет. Вообще, имеёте в виду, что, объясняя какой-либо раздел грамматики, нельзя давать лишнюю информацию. Недостаток её гораздо лучше, чем избыток. Ситуация аналогична заданию третьей точки при построении прямой или четвёртой при построении плоскости (известно, что табуретка на трёх ногах устойчивее, чем на четырёх). Любую недостающую информацию ребёнок отыщет сам, в новых контекстах, а избыток не только обрезает ему крылья, ограничивая свободу мысли, но и просто искажает зачастую и само понятие, подобно тому, как перевод слова, в любом случае, хотя бы немного искажает его смысл.
Хотелось бы отдельно поговорить о языке, на котором мы объясняем любой раздел грамматики (в смысле русском или английском – это мы давно уже определили в самом начале). Надо признать, что при всём богатстве русского языка, понятие «какой» в английском языке богаче и точнее: “what language”, “which language”, “what kind of language”. На русском языке такую простую мысль сформулировать уже проблематично. Итак, на каком (в смысле “what kind of language”) языке мы говорим с детьми о грамматике? Это язык шутки, язык образа, это максимально простой язык, использующий мимику, жесты интонации. Любое теоретизирование, “обнаучивание” – есть не что иное, как перекладывание с больной головы на здоровую.
Курс квантовой механики в МИФИ давался двумя преподавателями. На лекциях – членкором академии наук, на семинарах – аспирантом. Так вот, если второй буквально топил нас в море незнакомой лексики, объясняя одно непонятное явление десятком ещё менее понятных, то первый говорил с нами “на языке крестьянина Васи” (по меткому выражению одного нашего одногруппника), находя для сложных понятий сравнение с очень близкими нам бытовыми вещами, часто вызывая дружный хохот аудитории. Вот уж поистине, кто ясно мыслит, тот ясно излагает!
